Подслушано Хадера знакомства

Изредка встречающиеся черты корыстолюбия О. Миллер признает проявлением германской дружинности во Владимире. Деспотизм объясняется тем, что «на то же лицо налег во многих былинах позднейший государственный деспотизм в духе Ивана Грозного». Наконец, отмечая постоянную праздность былевого Владимира, О. Миллер упоминает мнение Добролюбова, находившего во Владимире черты византийской государственной важности.

Je bent tijdelijk geblokkeerd

Но последнему толкованию, по мнению исследователя, противоречит простота отношений между князем и богатырем. Не оказывается ли, в самом деле, хоть эта вечная праздность нашего Владимира списанною с каких-нибудь восточных властителей? Увы, что касается, по крайней мере, ближайших к нам тюркских сказаний, то и в них так называемые ханы-родоначальники оказываются несравненно деятельнее нашего Владимира: они воюют, они охотятся и добычею кормят народ; наш же князь ничего никогда не делает.

После всего этого, отказываясь при настоящем положении науки, от всяких дальнейших толкований, мне остается только повторить слова, сказанные мною про Владимира былевого в 1 Илья Муромец и богатырство киевское, стр. И так, исследователь отказывается от дальнейших попыток к объяснению существенной черты личности Владимира, черты тем более любопытной, что она находится в резком противоречии с чертами летописного князя Владимира.

Действительно, если мы припомним изображение Владимира в летописи, его энергию, предприимчивость, политическую мудрость, образ его жизни до и после крещения, то. Сделав попытку к объяснению некоторых непривлекательных свойств Владимира, О. Миллер, по-видимому, сам сознает, что историческими национальными наслоениями нельзя объяснить главной и существенной черты этого былевого типа. К влиянию восточных сказаний покойный исследователь вообще относился несочувственно, и потому, только ради очистки совести заглянув в ближайшие к нам тюркские сказания, немедленно возвращается из этой экскурсии с убеждением, что и личности тюркских ханов не могут послужить к объяснению праздности Владимира.

Не относясь с таким предубеждением к теории влияния Востока на некоторые типы нашего эпоса, мы попытаемся снова заглянуть в область восточных сказаний, руководясь тем соображением, с которым, вероятно, согласны все исследователи, что никакими национально-историческими наслоениями нельзя, в конце концов, объяснить тех непривлекательных сторон, которыми, совершенно незаслуженно, народная поэзия исказила личность энергического и мудрого русского князя. Сначала спросим себя, какие черты исторического Владимира могли бы дать материал для эпического воспроизведения, могли бы отложиться в народной памяти?

Хотя норманнские предшественники Владимира, набирая в свои дружины разные русские племена и водя их на завоевания отдельных областей России и нередко за ее пределы, должны были положить в эти племена основы к сознанию их родства, однако, сами князья еще мало чувствовали связи с русскою землей, смотрели на большинство племен, как на обильный источник для собирания дани и захвата рабов, самой доходной статьи княжеской торговли, и потому представлялись народу элементом чуждым, пришлым, вроде прежних восточных властителей хазар.

Даже для ближайшего к киевским полянам племени, для древлян, князь вроде Игоря был только насильником: придет княжеская дружина, выколачивает дань, грабит направо и налево, и уйдет, причем для древлянина не представляло интереса знать, откуда пришел князь и куда ушел, разве только по отношению к вопросу, когда можно ожидать вновь его грабительского 1 Наз.

Майкова о праздности князя Владимира. Былины Владим. При Владимире чувствуется как будто новое веяние. Хотя, вероятно, далеко не все события и предприятия его княжения донесла народная память до столбцов летописи, то есть до конца XI и начала XII века, однако, то, что сохранилось, громко свидетельствует, что в личности Владимира над князем дружинным преобладает князь земский. Благодаря ли происхождению Владимира от славянки Малуши, или влиянию дяди Добрыни и некоторому загону, в котором он находился при жизни отца, как не вполне равноправный среди братьев1 , во Владимире заметно более симпатии к национальному, славянскому элементу, чем в его скандинавских предках.

Гордая норманка Рогнедь не захотела разуть робичича, и в ее словах, вероятно, следует видеть отголосок взглядов некоторой части норманов на этого вполне славянского сына Святослава. Из прирожденной ли, или привитой в детстве симпатии к славянству, или из политических соображений, умный Владимир, хотя и овладел Киевом при помощи нанятых варяжских дружин, старался, однако, освободиться от их давления и искал опоры в славянском элементе населения своего княжества.

Это сделало его первым популярным князем древней Руси, память о котором долго после его смерти жила в народных устах. Идеализация князя Владимира сильно просвечивает уже в его летописном изображении. Прежние князья только и знали, что брали с людей, да накладывали дани; Владимир, напротив, представляется более дающим народу, чем берущим от него. Это уже князь не дружинный, а земский»2. В первую половину своего княжения Владимир является ревнителем национального культа, ставит изваяния славянских богов, приносит им жертвы и то же самое делает в Новгороде его дядя Добрыня, советами которого, быть может, руководился его воспитанник.

Первыми жертвами, по летописи, падают два варяга, что опять-таки должно было льстить русскому национальному чувству, несомненно ожесточенному против тяжелого гнета привилегированных чужеземцев. Судя по кратким летописным известиям о военных предприятиях Владимира, о его походах на ляхов, ятвягов, хорватов, болгар и проч.

Но и в этом отношении чувствуется уже новое веяние. Владимир является князем-оберегателем и устроителем той области, с которою тесно связан, как с своею отчиной. Не ограничиваясь походами для защиты ее 1 См. Добрыня советует новгородским людям просить у Святослава отпустить к ним в князья Владимира. На их просьбу Святослав отвечает: «Вот он вам! Исторические монографии, изд.

Вольфа, т. XIII, стр. Деятельность земского князя по построению городов в порубежных местах была, несомненно, очень значительна. По летописи под годом мы читаем, что Владимир «нача ставити городы по Десне и по Востри, по Трубежеви и по Суле, и по Стугне, и нача нарубати муже лучшие от Словень, и от Кривичь, и от Чюдеи, и от Вятичь, а от сих насели грады, бе бо рать от Печенег»1. Движение среди русского населения, вызванное этою колонизацией, вывод в новые города различных племен из разных мест государства должны были также немало содействовать утверждению в населении сознания национального единства и идеи государства, должны были прочно залечь в народной памяти о Владимире.

И на это мы находим, действительно, указания в летописи. Подобно тому, как равным царям-строителям, вроде Навуходоносора, Александра Великого или царицы Тамары на Кавказе, приписывается народными преданиями возведение многих древних сооружений, которые заведомо им не принадлежат, так народное сказание, занесенное нашею летописью, приписывало Владимиру построение города Переяславля, который упоминается в самой летописи раньше его времени, причем в том же предании — о победе русского силача над печенежским — мы находим, быть может, самую раннюю «старину» из Владимирова эпического цикла.

Далее, такие громкие события, как взятие Корсуня, брак на греческой царевне и крещение Владимира, прибытие в Киев греческого и южно-славянского духовенства, торжественное крещение киевлян, свержение идолов, христианская проповедь, построение церквей, заведение училищ, — все это должно было заставить все классы населения много говорить о Владимире, причем рассказы о действительных событиях, переходя из уст в уста, разукрашались фантазией и уже в ближайжих поколениях подвергались общей участи устных преданий - смешение фактов разного времени, эпической амплификации, внесению сказочных мотивов и т.

На ряду с сказаниями о Владимире. Недаром имена его, воевод Добрыни и Путяты вошли в пословицу, а имя первого доселе живет в былинах. Очевидно, что такая личность должна была на долгие времена отложиться в народной памяти, стать центром эпических сказаний, но центром не только «географическим», не таким, каким является Владимир в нашем богатырском эпосе, только как бессменный князь киевский, вечно заводящий в гриднице пированье почестен пир, а действительным «красным солнышком» Русской земли, широко разливающим свои лучи во всей области эпических сказаний.

Нам кажется, нет оснований прибегать к предположению, что закреплению имени Владимира в эпосе, как бессменного князя стольно- киевского, могла много содействовать личность другого одноименного князя — Владимира Мономаха1 , хотя в одном сюжете — о заключении Ставра Годиновича Владимиром в погреба глубокие — действительно событие княжения Мономаха перенесено на Владимира святого. Несмотря на свое выдающееся положение среди других современных князей, Мономах был лишь один из многих, а не единодержавный властитель Руси, каким представляется былинный Владимир, притом, княжеские междоусобия, раздиравшие в его время Русскую землю, едва ли давали материал для богатырских сказаний.

Печальная действительность слишком подавляла народную фантазию, заставляя ее скорее идеализировать времена золотой старины, когда сплоченная Владимиром святым Русская земля победоносно отбивалась от «поганых» и даже действовала на них наступательно.

Что именно Владимир святой, один отложился в народном эпосе, это видно из некоторых, давно указанных исторических отголосков наприм. Дело историков решить, если это вообще возможно, насколько действительный исторический Владимир соответствовал тому изображению, которое мы находим в летописи2. По мнению Костомарова, в летописном изображении следует видеть «не просто только память о Владимире действительном, историческом: это — народный идеал князя, и если он соединился с именем Владимира, то потому, что во Владимире были черты, удовлетворявшие этому идеалу»3. Для нас достаточно того, что в конце XI и в начале XII века ходили на Руси многочисленные сказания о Владимире и его воеводах, — сказания, в которых его личность играла самую выдающуюся роль, являлась народным идеалом князя и, согласно с обычною эволюцией эпоса, притягивала сказания других мест и времен, подобно тому, как тот же процесс приурочиванья разнообразных бродячих сказаний к громкому имени мы находим в сказаниях об Александре Македонском, или Карле Великом, или Соломоне.

Естественно, чтобы получить значение 1 О. Миллер в «Истории русск.

I, стр. Завитневича: «Владимир святой, как политический деятель». А, между тем, если мы рассмотрим былинного Владимира, то найдем в нем во всех главных чертах полную бесцветность, полное несоответствие с летописным идеальным князем, и, естественно, впадаем в недоумение, почему эта низменная, нередко комическая и презренная фигура носит на себе славное историческое имя и притянула к себе такое множество эпических сказаний?

• Дарсия Волчица | ВКонтакте?
• ierus_pdf by local ru - Issuu;
• by local ru - Issuu?
• знакомства би с телефоном Лод!

Просмотрим теперь черты нравственного облика былинного Владимира. В противоположность своим богатырям, особенно Илье Муромцу, князь Владимир стольно-киевский обнаруживает при всякой опасности непомерную трусость, — порок, всего более презираемый в богатырских сказаниях. Так, когда Калин-царь подступает к Киеву с войском: «Тут Владимир князь да стольно-киевский Он по горенке да стал похаживать, С ясных очушок он ронит слезы ведь горючии, Шелковым платком князь утирается, Говорит Владимир князь да таковы слова: — Нет жива-то старого козака Ильи Муромца, Некому стоять теперь за веру, за отечество, Некому стоять за церкви ведь за Божии, Некому стоять-то ведь за Киев град, Да ведь некому сберечь князя Владимира Да и той Опраксы королевичной!

Точно так же, когда к Киеву подъезжает Идолище, прежде всего «Убоялся наш Владимир стольно-киевский Что ль татарина да он было поганого, Что ль Идолища да он было великого»2. При наезде богатыря Соловникова Владимир кричит со страху и на опрос Ильи Муромца о причине крика говорит: 1 Гильфердинг: «Онежск. Да как-то не крычать, не треложить мне? Да на стольней-от город, как на Киев град А наезжат из-за славна за синя моря Молодой младой сюды Соловников 1.

Вообще трусливость князя проявляется во множестве случаев и трудно найти в былинах хоть один случай, где бы он проявил мужество.

Отмечая трусость и слабонервность князя, «сказители» весьма часто изображают его в комическом положении. Вспомним сцены вроде той, как от свиста Соловьиного или от выстрела Василисы Владимир ползает на карачках по гриднице или Илья берет его под пазуху2. Так, когда «Закрычал Калинушка в полголоса, — Владимир князь - тот с ума сошел, Княгиня ходит роскаракою»3.

Нередко встречаются сцены унижения князя Владимира пред его богатырями.

Испугавшись «беды неминучей», Владимир не скупится на слезы и поклоны, чтоб задобрить богатырей. Так, при наезде собаки-Калина-царя: «Князь Владимир порасплакался, Собирает могучиих богатырей, И могучиим богатырям раскланялся»4. В другом варианте того же сюжета Владимир идет еще дальше в своем унижении выпустив из погреба безвинно засаженного туда Илью, «Упадал Владимир князь Илье во праву ногу5.